[hasteinn]

Ну что, в меня стали врезаться отупевшие по весне голуби. К тому же жиреющие.
Птички огалтело поют, всё тает слава богу и на выходных я торжественно расчехляюсь в пальто.

В последний уходящий поезд выставки успел. Графика 18века умилительно прекрасна. И блин сколько раз я видел вживую портреты Петра Соколов, столько чертыхаюсь. Когда, пыхтя, лет в 10 я старательно срисовывал все эти портреты карандашиком с открыток, я даже не представлял, что увижу их настоящие.
Поржал снова над Тропининым. Ну нельзя всем, абсолютно всем - мужчинам, женщинам и детям - рисовать абсолютно одинаковые губы!

Потом наискосок прошёл основное здание. Обнял глазами любимую Лосеву Серова и Париж Коровина ("Летнее кафе" имхо, лучшее). У Грабаря и берёзы и небо за ними написано длинными вертикальными мазками. Раньше не видел этого. И это офигенно.
Засек в основной экспозиции несколько новых картин. На одну долго матерился.
Понял как правильно делают входные билеты из плотной бумаги - к концу просмотра он в левой руке превратился в труху.
Не люблю я Левитана. Мёртвый он. Не такой труп как Шишкин, но застывший абсолютно. Только микроэтюды отличные. Поленов чист и прекрасен. Васнецова терпеть не могу. Только орлы над полем трупов удались самыми что ни на есть характерными. И конечно моя лягушка под волком, что с Иванушкой. Ради той лягухи стоило малевать остальное.

Верещагина я люблю практически так же как Серова и во многом он мне даже ближе. В его зал я всегда ходил отдыхать от остального. Мне кажется подход к жизни и взгляд на неё у меня с ним наиболее схож. И он конечно абсолютно космического уровня живописец. Думаю на ту выставку его скоро совершу вылазку.
Конечно я понимал куда шёл и это был отчасти эксперимент. Два шага в зал Врубеля и пульс, подскочив, ударился в панику, как будто что-то в себе я пытался загнать в газовую камеру. Пришлось постоять минуты две, даже сделать шаг назад. Это потрясное ощущение его, когда ПОВОРАЧИВАТЬСЯ СПИНОЙ к картинам намного страшнее, чем стоять к ним лицом. Уплывающего лебедя я не вынес и шагнул в центр, насилу себя успокоив, вонзив ногти слава богу в билет и стараясь дышать глубоко.
Глупые, тупые девки, фоткающиеся на фоне сирени для инстаграма. Приглушенный людской гул. Тоже глупый. Я всегда очень плохо слышу что-нибудь извне, когда захожу туда.
И сегодня я понял, зачем я туда с таким боем и стрессом хожу как зачумленный раз в год.
Я прихожу жалеть демона.
Каждый раз я вижу его по-разному. Первые разы от шока я схватил только образ, всё остальное застелило это безграничное ощущение ужаса и боли. Сейчас, когда уже целых шесть лет я могу заходить в его зал - я не только вижу детали. Я проверяю как он лежит. Сегодня я вперил глаза в этот заломанный локоть исхудавшей руки и неожиданно понял, что доселе не видел, что ближний глаз вышел из глазницы. Видимо от удара. Разность их уровней колоссальная, но этого не видишь первые разы. Я подходил вплотную и видел как разово написан фон и как изрыто слоями краски лицо. Я даже представить не могу сколько раз он его переписывал, чтобы передать хотя бы часть того, что чувствовал.
Сквозь посеревшую кожу даже видны переломанные ребра.
И когда смотришь на Демона живого с отличной мускулатурой и полного жизни - от этой дикой разницы ещё больнее.
И вот после этого, когда мне задают тупейший вопрос "Почему нельзя копировать Демона?" - как им объяснить, что это как минимум богохульство?

Когда я стал передвигать ноги в сторону выхода и увидел несчастного Айвазовского - я понял, что клал я на него, на его тупое море и абсолютную сухость живописи, в которой нет ничего, кроме потоковой коммерции.
А Демона этого несчастного, с его опустевше-осиротевшим взглядом уже мутнеющих глаз и искареженным прекрасным телом - я бы обнял вместе с холстом и долго и абсолютно безнадёжно плакал.